Если задать в поисковых системах запрос «беспредел на Млечнике», «ужасы на Млечнике» и т.п., то найденная информация даст понимание того, что происходит в базирующихся в Хабаровском районе воинских частях даже в мирное время.
Дальний Восток, да и вообще вся территория России от Урала и восточнее, весьма специфическое место на карте России. Еще с царских времен туда активно ссылали каторжных, в советский период этот тренд только закрепился, а к его концу в некоторых населенных пунктах и вовсе преобладали потомственные уголовники в нескольких поколениях. И если с крушением коммунизма «великая криминальная революция» происходила по стране в целом, то на этих территориях имел место просто ее апофеоз.
Вместе с тем, помимо такой — явленной ныне всему миру ипостаси Дальнего Востока и Сибири, у них есть и другая — задавленная в новой России. Ведь, по сути, об этих регионах можно говорить как о потенциальной, хоть пока и несостоявшейся «Русской Америке». А может быть, даже и не вполне русской, по крайней мере, в том смысле, в котором русской является Центральная Россия или историческая «Великороссия». Впрочем, одно другому не мешает, так как Северная Америка, исторически называвшаяся Новой Англией, тоже отнюдь не только Англия, перенесшаяся на новые земли, но сплав перешедших на английский язык разноэтнических европейских переселенцев, оторвавшихся от своих корней не только территориально, но и духовно.
Оба эти фактора — переселенческий этнический микс и высокая концентрация диссидентов так или иначе присутствуют на Дальнем Востоке и в целом на территории начиная с Урала.
Российское украинское Приморье: появление и исчезновение
Печальным обстоятельством является то, что уничтожение мирного украинского населения в Буче устроили выходцы с территории, где имеется одна из самых высоких концентраций потомков этнических украинцев в России. Еще в 1931 году люди с записью «украинец» в графе национальность составляли 27% населения Дальнего Востока. Имеющих просто украинские фамилии и корни в ближайших поколениях гораздо больше — возможно, около половины всего населения. Просто постепенно большинство из них перестали считать себя украинцами: в 1939 году число таковых снизилось до 19%, в 1959-м составило 9,9%, в 1970-м — 7,2%, в 1979 и 1989 годах — 8%, в 2002 — 5%, в 2010 — 3%. При том разгуле украинофобии, который имеет место в нынешней России, можно ожидать, что, по переписи 2021 года, их количество окажется в районе статистической погрешности.
Но как так получилось?
В рамках правительственной программы колонизации Дальнего Востока в 1883 году во Владивосток из Одессы начинают прибывать первые пароходы с переселенцами. Это были переселенцы из сельских местностей Черниговской, Киевской и Полтавской губерний — в подавляющем большинстве этнические украинцы или, как их тогда, называли малороссы. Если в 1883-1892 годы большинство составляли выходцы из Черниговской губернии, то в 1896-1899-е — из Киевской, а в 1900-1910 годы примерно поровну из Киевской и Полтавской губерний. К 1914 году из 22 122 семей, переселившихся в Приморье, 15 475 были выходцами из украинских этнических территорий: 40,8% — из Черниговской губернии, 26,2% — из Киевской, 22,5% — из Полтавской, 12,2% — из Харьковской, 5% — из Волынской, 2% — из Каменец-Подольской и 1,3% — из Екатеринославской.
Селились украинцы компактно, в основном на селе, а именно в близком им степном и лесостепном ландшафте. Наибольшей их концентрация оказалась в Южно-Уссурийском крае, у бассейна нижнего течения правого притока реки Уссури и прибрежного Ольгинского уезда. Этот район украинцы стали называть Зеленым клином (наделом) из-за распространенной в нем буйной растительности. В целом, в дореволюционные времена 97% украинцев Приморья жило на селе, составляя 2/3 всего сельского населения региона, тогда как русские («великороссы») селились в основном в городах. Общее же соотношение русских и украинцев в населении Приморья составляло по переписям 1897 и 1923 годов 51% к 30% и 31% к 39% соответственно.
Таким образом, еще в раннесоветское время Приморье в этническом отношении было скорее украинской территорией, чем русской. А в годы революции и гражданской войны местные украинцы и вовсе пытались добиться их присоединения к независимой Украине, возникшей на тот момент, что в силу их огромной географической оторванности друг от друга не могло увенчаться успехом. В первые годы советской власти очаги украинской национально-культурной жизни продолжают сохраняться, но после их разгрома при Сталине начинается нарастающая деукраинизация.
К концу советского периода украинцев по самосознанию в Приморье оставалось 8%, а с началом Перестройки и в 90-е местные украинские активисты предприняли попытки возродить украинскую национальную жизнь и идентичность.
Тем не менее, как гласит известная поговорка, «кровь — не вода». Поэтому, даже став русскими по самосознанию, такие люди сохраняют память о своих корнях и характерный этнопсихотип, который может проявлять себя в самых разных формах. Как в таких, как массовые выступления в борьбе за свои гражданские и региональные права после ареста хабаровского губернатора Фургала, так и в таких уродливых, как подсознательная месть своим сохранившим идентичность сородичам в Буче.
Славянская Америка
Украинцы — это один из основных, но далеко не единственный из этнических компонентов того переселенческого микса, который возник в Восточной России. Казаки, белорусы, поляки, немцы и многие другие национальности европейской территории бывшей Российской империи участвовали в колониальном освоении этих земель с самого начала соответствующего процесса.
Однако не менее важно, что и среди них, и среди русских людей, которые переселялись в эти края, всегда был высок процент религиозных диссидентов, которым не было житья на родине под властью жандармов и казенной церкви. И подобно тому, как на новооткрытые земли Америки из Англии и остальной Европы эмигрировали квакеры, баптисты, адвентисты, мормоны и другие опальные номинации, так и на Урал, в Сибирь и на Дальний Восток бежали старообрядцы, молокане, духоборы, менониты, штундисты и другие гонимые в европейской части России конфессии.
Поразительно, но этот диссидентский ДНК проявил себя и после семидесяти лет выжигания пространства живой религиозной жизни. Как только с крушением коммунизма ее снова стало возможно свободно вести, именно территория от Урала на восток превратилась в постсоветской России в пространство активного иноверия. В частности, по состоянию на 2010 год в Приморье протестантских общин оказалось больше, чем приходов РПЦ: если последних было 89, то первых 178. Показательна сама география распространения этих общин в постсоветской России: в Сибири — 35, на Дальнем Востоке — 30, на Урале — 20, во всей остальной России — только 26.
Таким же является соотношение католических приходов и прихожан в России. По состоянию на 2014 года численность католиков в двух сибирских епархиях оценивалась примерно в 565 000 человек, а двух европейских всего лишь в 105 000 человек. А внутри самой православной церкви эти территории стали прибежищем популярных опальных священников. На Чукотке таким деятелем стал епископ местной епархии РПЦ Диомид (Дзюбан), а на Урале — игумен Сергий Романов. Первый погиб в ноябре 2021 года в Москве в автокатастрофе, второй арестован во время штурма ОМОНом его монастыря в 2020 году.
Кстати, резонансные штурмы силовиками религиозных обителей и аресты их лидеров тоже стали особенностью восточных территорий России. Так, в сентябре 2021 года также в ходе штурма со своими последователями был захвачен знаменитый Виссарион — лидер нового религиозного движения виссарионовцев. Именно Красноярская область стала центром этого движения, равно как Омская — центром похожего движения анастасьевцев, при наличии в ней поселений инглингов, кришнаитов-вайшнавитов и «азъградовцев».
Искоренение «крамолы»
Неудивительно, что при такой концентрации в восточных территориях России опальных и новых религиозных сообществ и движений в значительной степени именно на них пришелся удар религиозных репрессий, когда активно начали «закручиваться гайки». Так, в сводках правозащитников о религиозных репрессиях мелькали Абакан, Амурск, Биробиджан, Благовещенск, Бурятия, Владивосток, Екатеринбург, Камчатка, Кемерово, Красноярск, Новосибирск, Оренбург, Партизанск, Пермь, Томск, Уссурийск, Хабаровск. Хакасия, ХМАО (Покачи, Югорск), Челябинск. Среди их жертв — иеговисты, баптисты, пятидесятники, сторонники «Фалунь Дафа», последователи Виссариона.
Еще более драматично сложилась судьба ново-уренгойской мусульманской общины «Нур Ислам». В 2010 году на фоне начала процесса по ее ликвидации неизвестными был расстрелян ее имам Исомитдин Акбаров, а другой ее подвижник — Дмитрий Черноморченко был вынужден покинуть страну. Закончился же разгром этой общины сносом ее популярной среди городских мусульман мечети в 2015 году.
Потенциал развития под колониальным прессом
Итак, в силу характера формирования ее колонистского населения (коренные народы — это отдельная история) «Восточная Россия» имеет внутри себя два полюса, маргинальных со знаком минус или плюс.
Один полюс, производный от ее лагерно-криминальной истории, второй — от традиции вольнолюбия и вольномыслия, сохранявшихся там, куда было сложно дотянуться жандармам и казенным попам. При этом они могут парадоксально пересекаться друг с другом.
Так, вряд ли все хабаровчане, вышедшие митинговать в защиту своего арестованного губернатора Сергея Фургала, были бы готовы поручиться, что он не совершал никаких из преступлений, вмененных ему в вину. Но всем им при этом очевидно, что арестовали его по указке Кремля не за них, а за то, что он посмел выиграть выборы у представителя «Единой России» и вести себя как народный, а не кремлевский губернатор. Схожей является история известного красноярского деятеля Анатолия Быкова, которому все спускали с рук, пока он ограничивался своей специфической деятельностью, но сразу же припомнили ему все его грехи и упрятали за решетку, как он начал критиковать власть.
В этом смысле своим противоречивым потенциалом «Восточная Россия» напоминает не столько Северную Америку (разве что ее «дикий Запад» позапрошлого века), сколько южную, в странах которой развитые и активные гражданские и общественные структуры могут сосуществовать с не менее развитыми криминальными и мафиозными. Однако в Южной Америке свободное, постколониальное развитие соответствующих государств дает обществам возможность если не побеждать мафиозные структуры, то сдерживать их.
