В начале года Госдепартамент США объявил о решении включить ряд крупнейших наркокартелей и транснациональных криминальных структур в список иностранных террористических организаций. Под санкции попали венесуэльская группировка «Трен-де-Арагуа», латиноамериканская «Мара Сальватруча» (MS-13), а также мексиканские картели — «Синалоа», «Новое поколение Халиско», «Норесте» (перерожденная «Лос Сетас»), «Новая семья Мичоакана» («наследница» старой «фамилии»), старейший картель «Гольфо», а также нарко объединение Carteles Unidos. 

В акте говорится, что мексиканские картели, особенно мощные картели «Синалоа» и «Нового Поколения Халиско», стали системным вызовом безопасности США, прежде всего из-за масштабного производства и поставок фентанила, который, в свою очередь, политики не раз называли «оружием массового поражения». Эти группировки действуют почти как армии и применяют тактику военных действий: дроны с взрывчаткой, тяжелая техника, а также покушения на высокопоставленных чиновников и сотрудников силовых структур.

Ранее картели рассматривались в основном как региональная проблема безопасности Латинской Америки, но с расширением их операций многие государства начали видеть в этих группировках угрозу национальной и региональной стабильности. В первую очередь это касается США, где передозировки наркотиков сегодня входят в число ведущих причин смерти среди взрослых от 18 до 44 лет.

Поэтому, как отмечает The Rand Corporation, признание этих групп террористическими открывает для США новые юридические и политические инструменты противодействия их глобальной экспансии. В Вашингтоне уверены, что они несут угрозу не только своим государствам, но и всему региону — при этом ясно показывая: для США границы не имеют значения, когда речь идет о «борьбе с терроризмом».

Иными словами, этим решением США фактически наделяют сами себя правом преследовать всех, кто связан с этими структурами, даже если они находятся за пределами страны.

Новая квалификация картелей как террористических организаций также подстегивает международное сотрудничество в сфере безопасности и превращает присвоение им этого лейбла в мощное оружие давления — дипломатического, экономического и политического, заставляя страны действовать сообща.

Основной упор делается на обмен разведданными, укрепление возможностей стран, наиболее подверженных угрозам, и повышение уровня совместной работы правоохранительных и разведывательных органов. В идеале, такой подход позволит наладить прямое сотрудничество между властями стран Латинской Америки, Европейского Союза и Индо-Тихоокеанского региона, которое до сих пор было ограниченным.

Наркотерроризм

Дебаты о связи незаконного оборота наркотиков с терроризмом начались еще в начале 2000-х. В 2011 году был представлен законопроект, предлагающий включить как минимум шесть мексиканских картелей в список иностранных террористических организаций. С тех пор этот вопрос периодически всплывал в политических обсуждениях.

Один из главных доводов против признания наркокартелей террористами — отсутствие у них политической или идеологической мотивации. Многие считают, что эти группы стремятся прежде всего к прибыли. Критики также опасаются, что присвоение картелям ярлыка «террорист» размоет сам смысл термина.

Другие же утверждают, что терроризм — это метод, и картели используют его в полной мере: публичные казни, массовое насилие, запугивание населения и властей. Более того, многие превратились в настоящие парамилитарные силы с военной техникой и боевыми отрядами, а их влияние давно перешагнуло границы одной страны. 

Околополитическим аспектом их деятельности можно считать то, что они фактически контролируют целые регионы, навязывают свои правила и вмешиваются в выборы. С другой стороны, власть и территориальная экспансия являются скорее сопутствующими последствиями их наркобизнеса.

Что касается идеологии, большинство картелей официальной или четкой идеологии не имеют. Но вспомним хотя бы давно распавшийся картель «Рыцарей-тамплиеров», который пытался придать своей деятельности псевдорелигиозную основу. Члены группировки ссылались на моральный кодекс из более чем дюжины правил, использовали христианскую символику и риторику о «защите народа». Так они создавали имидж не просто преступной организации, а своего рода «ордена» с собственной миссией и сводом правил.

«Карибский кризис» 2.0

2 сентября по распоряжению президента США Дональда Трампа американские военные нанесли удар по судну, которое, как утверждается, принадлежало венесуэльскому картелю «Трен-де-Арагуа». В результате операции в «международных водах» были убиты 11 человек.

«Сегодня утром по моему приказу Вооруженные силы США нанесли кинетический удар по идентифицированным наркотеррористам Трен-де-Арагуа в зоне ответственности Южного командования. Трен-де-Арагуа признана иностранной террористической организацией, действующей под контролем Николаса Мадуро. Они ответственны за массовые убийства, наркоторговлю, секс-трафик, а также за акты насилия и террор в США и по всему Западному полушарию», — написал Трамп в Truth Social.

Ранее, в прошлом месяце, США также объявили о повышении вознаграждения за информацию, которая приведет к аресту президента Венесуэлы Николаса Мадуро. Теперь за него американские власти обещают $50 млн.

В Каракасе тогда назвали инициативу США «жалкой» и «политической пропагандой». Глава МИД Венесуэлы Иван Хиль заявил, что все это лишь «отчаянная попытка отвлечь внимание» от скандальных заголовков, связанных с делом Эпштейна.

Таким образом, американский удар по катеру в Карибском море стал демонстрацией новой логики Белого дома. Президент США, объявивший об уничтожении «террористов», представил это как решительный сигнал картелям и их покровителям.

При этом, применение военной силы против наркокартелей в Латинской Америке также стало шагом, который, по оценкам экспертов, может иметь серьезные последствия для всего региона.

Как пишет американский аналитический центр The Atlantic Council, если исходить из международного права, удар в нейтральных водах сам по себе проблематичен, а выбор в пользу ракетного удара, а не перехвата судна ведет к размыванию границы между военной и полицейской функцией. Если против «наркоторговцев» запускаются ракеты, то любой криминальный эпизод будет обставлен как мини-война. Риторика о «террористах» и «боевых действиях» создает фон для расширения президентских полномочий, но оборачивается системным правовым вакуумом: операции не укладываются ни в международное право, ни в нормы национального законодательства.

Критики указывают: действия администрации Трампа выходят далеко за рамки тактических операций по пресечению наркоторговли. Речь идет о попытке институционализировать новую модель применения силы — против транснациональной преступности, объявленной «террористической». 

Некоторые эксперты также все чаще проводят параллели с «филиппинским сценарием» Родриго Дутерте, где борьба с наркотиками превратилась в волну внесудебных казней и, в итоге, в дело для Международного уголовного суда.

Но не успела улечься дискуссия о законности первого удара, как Дональд Трамп объявил о новой атаке. На этот раз под прицелом оказался еще один венесуэльский катер, по словам президента набитый наркотиками и террористами.

Фактически Белый дом закрепил прецедент: любая лодка, помеченная как связанная с картелем, становится законной целью для ракет. Согласно Трампу, речь идет о «террористах». 

Эти эпизоды усиливают недовольство в Вашингтоне. Как отмечается, такие действия стирают грань между конституционным «правом на самооборону» и объявлением фактической войны без согласия Конгресса. Демократы уже готовят резолюции, призванные вернуть себе контроль над военными полномочиями, что может перерасти в серьезный внутриполитический кризис. Так сенатор Адам Шифф объявил, что готовит соответсвующую резолюцию.

Тем временем США наращивают военное присутствие вокруг Венесуэлы. В Пуэрто-Рико высадились F-35, к берегам подтянулись эсминцы и амфибийная группа с морпехами.

Из Каракаса звучат зеркальные заявления. Мадуро обвинил США в агрессии и пообещал защищать страну от нападений. Удары по судам трактуются в Каракасе как предлог для возможного расширения военного присутствия США в регионе. 

Так риторическая кампания Вашингтона против «террористических картелей» все больше приобретает черты прямого конфликта с южноамериканской страной.

«Антифа» — террористы?

22-го сентября Администрация США объявила о признании движение «Антифа» внутренней террористической организацией. Признание их террористами также открывает широкие полномочия для федеральных агентств США по расследованию. 

В документе, опубликованном на сайте Белого дома, «Антифа»  охарактеризована как милитаристское, анархистское объединение, целью которого является свержение правительства США и подрыв работы правоохранительных органов. В тексте подчеркивается, что организация использует незаконные методы для координации насилия и терроризма по всей стране, включая вооруженные противостояния с полицией, организованные беспорядки, нападения на сотрудников иммиграционных служб и публичные угрозы политическим деятелям и активистам. Также говорится, что «Антифа»  активно вербует, обучает и радикализирует молодых американцев для участия в насилии и подавления законной политической активности. 

Решение о признании последовало после недавнего убийства радикального правого активиста Чарли Кирка. Администрация Трампа использовала инцидент как повод усилить давление на леворадикальные группы, в первую очередь «Антифа». Следствие пока не выявило прямой связи подозреваемого с какими-либо организациями, однако Белый дом рассматривает это как возможность возобновить долгосрочные планы по противодействию левым и прочим «воук» движениям, которые воспринимаются как угроза консервативной политической повестке.

Однако эксперты отмечают, что «Антифа» представляет собой разрозненные группы и отдельные лица, не имеющие единого руководства. «Антифа» — это скорее символическое обозначение политической субкультуры и формы протеста, чем организация в классическом понимании.

Более того, как пишет The New York Times, у президента нет законных полномочий объявлять американские группы террористическими организациями — даже если бы «Антифа» действительно была организацией, а не идеей. Любая попытка ввести такую процедуру столкнулась бы с Первой поправкой, гарантирующей свободу слова и объединений. Именно поэтому даже расследования ФБР в отношении радикальных неонацистских группировок — вроде Base или Atomwaffen Division — идут не по линии «терроризма», а как уголовные дела о преступных сообществах. Хотя во многих других странах они числятся именно террористами.

Соответственно, подобные заявления носят скорее политический характер и не имеют прямых правовых последствий. Новая политика Белого дома отражает стремление использовать механизмы для контроля над левыми группами, усиливая надзор за финансированием, связями и действиями участников.

Если сравнивать международные криминальные организации вроде наркокартелей с движением «Антифа», то картели имеют структуру и иерархию, что сближает их с классическими акторами организованного насилия, но при этом у них часто нет четкой идеологии или политической программы. «Антифа» же — наоборот: это скорее идея, а также жесткая форма политического протеста, чем организация в привычном смысле. Грубо говоря, в одном случае мы имеем организации без идеологии, в другом — идеологию без организации. С другой стороны, объединяет их то, что обе стороны используют насилие как метод.

От списка разыскиваемых — к списку гостей

Буквально в тот же день, когда Дональд Трамп объявлял «Антифа» террористами, в Нью-Йорке пребывал президент Сирии Ахмед аш-Шара, которого еще недавно сами США разыскивали за террористическую деятельность и за которого назначали награду. 

Несколько месяцев назад администрация президента США официально сняла с движения «Хайят Тахрир аш-Шам» статус иностранной террористической организации. Это решение стало важным сигналом изменения политики Белого дома по Сирии. Решение последовало на фоне отмены односторонних санкций против Сирии и признания положительных действий нынешнего правительства.

Впервые почти за шесть десятилетий сирийский лидер участвовал на Генассамблее ООН. Также в Нью-Йорке аш-Шара встретился с госсекретарем США Марко Рубио, в ходе которой обсуждались разные вопросы, например, борьбы с терроризмом.

Для американских правых радикалов появление аш-Шары стало холодным душем. Многие правые и сионистские спикеры, те же, кто поддерживает меры против «Антифа», разразились критикой в адрес Трампа, опираясь на риторику последних недель о мигрантах и якобы «исламском вторжении».

Этот шаг еще раз отражает тенденцию администрации Трампа использовать полномочия для пересмотра террористических обозначений.

Юридическая неопределенность остается ключевым фактором. Как показывают предыдущие примеры с зарубежными наркокартелями и внутренними движениями, федеральное законодательство и Конституция США не дают прямого механизма для признания внутри страны групп террористическими организациями. На практике это означает, что администрация Трампа действует на грани полномочий, прибегая к символическим объявлениям, чтобы расширить возможности правоохранительных органов.

Сегодня аш-Шара полноправный член мирового сообщества и встречается с высокопоставленными представителями США. Зато в списке дня — Мадуро. Свято место пусто не бывает: святое для американского руководства, наполнить пустоту, наделив кого-нибудь ярлыком «террорист».

Так кто же террорист?

Таким образом, «звание» террориста становится скорее инструментом риторики, а уже на этой основе формируется и его юридический статус. Сегодня этот тэг приклеивается к мексиканским картелям, завтра к «Антифа», а послезавтра снимается с сирийского движения, еще вчера находившейся в черных списках. 

Все также давно привыкли, что если преступник мусульманин, термин «терроризм», зачастую, используется автоматически. Но если речь идет о нападении в Европе или США со стороны местного, то — «волк-одиночка» или «психически нездоровый человек».

Дискурс выстраивает рамки восприятия и определяет, что считается частным отклонением.

Такие языковые игры давно применяются. Десятилетиями США держат в Гуантанамо людей без суда и следствия, оправдывая это борьбой с терроризмом. В Ирак вторгались под вывеской поиска оружия массового поражения, Россия оправдывала вторжение в Украину «денацификацией». 

Каждый раз язык работает как оружие, которое подменяет собой реальность. 

Кто же террорист? Может, например, Израиль, который уже два года убивает мирный народ Газы, и есть террористическое образование? А может, то, что он творит в Газе, — это геноцид, а то, чем переселенцы вместе с сионистскими военными занимаются в Восточном Иерусалиме, — самый настоящий терроризм?

И хотя вопрос «кто здесь террористы?» вполне резонен, то более интересными кажутся вопросы: «что такое терроризм» и «кто определяет, кого назвать террористами?». 

И именно эта дискурсивная власть оказывается главным оружием в современном международном порядке. Упомянутые кейсы лишь подчеркивают, что категории сегодня конструируются политически.