Характер участия мусульманских деятелей в европейской политике имеет свою специфику в разных странах, и иногда даже регионах и муниципалитетах. Однако системно можно говорить о нескольких основных форматах участия мусульман в европейской политике: в виде собственных мусульманских партий, на левом и на правом флангах европейской политики и в качестве независимых харизматичных лидеров на локальном уровне.
Мусульмане и исламские партии в Европе
Несмотря на то что мусульманские или даже исламские политические проекты возникали в разных европейских странах, по понятным причинам более-менее реальные электоральные шансы у них есть там, где присутствует массовый мусульманский электорат.
Партии, опирающиеся на исторически укорененные мусульманские этнические группы, успешно существуют в основном в странах Южной Европы, причем из них пока лишь Болгария входит в ЕС. В последней таким является Движение за права и свободы (MRF), созданное в 1990 году болгарско-турецким бизнесменом Ахмедом Доганом. Эту партию можно условно назвать мусульманской в том смысле, что она опирается прежде всего на мусульманский электорат, а именно на обширное турецкое меньшинство, исторически проживающее в Болгарии. Соответственно, с демографическим ростом турок в Болгарии усиливаются и позиции MRF в болгарской политике: увеличение с 8,03% на выборах в болгарский парламент в 1990 году до 14,84% в 2014 году (на последних выборах в 2023 году она получила 13,18%). При этом идеологически эта партия является либеральной, просто представляя в политике турок как исторически мусульманский народ.
Иначе выглядит электоральная карта Македонии, или точнее Северной Македонии, которая пока не входит в ЕС. В ней существует целый ворох этнически окрашенных партий мусульманских групп. Только из достаточно серьезных это Демократическая партия турок (TDP) и Турецкое движение за права и демократию (THDH), албанский Демократический союз за интеграцию (BDI), Альянс за албанцев (ASH), Демократическая партия албанцев (PDSH), партия Албанских ценностей (BESA). Последняя считается наиболее происламской из перечисленных и ориентируется на правящую турецкую Партию справдливости и развития (AKP). Из перечисленных турецкие и «светские» албанские партии входят в левоцентристскую коалицию Европейский фронт (FE), получившую на последних общенациональных выборах 14,06% голосов, а BESA и ASH в правоцентристскую коалицию VLEN, получившую на тех же выборах 10,92% голосов. В целом можно уверенно говорить о том, что албанские и турецкие партии в Северной Македонии обладают «блокирующим пакетом акций», что дает повод их противникам — македонским националистам говорить об «исламизации» Северной Македонии.
В «этнически мусульманском» Косово нет смысла отдельно выделять «этнические мусульманские» партии. И тем показательнее, что наиболее происламская из них — Партия Справедливости (PD) как косовский аналог BESA не сумела на предыдущих выборах даже преодолеть проходной барьер и попасть в парламент. Практически не представлен фактор «политического ислама» и в политике самой Албании, что связано даже не столько с ее большей мультиконфессиональностью, сколько с непростыми взаимоотношениями разных идейных групп внутри самого мусульманского сообщества этой страны.
А вот в мультиконфессиональной Боснии и Герцеговине (БиГ) ситуация отличается кардинально. Здесь главная политическая партия самого многочисленного народа страны — мусульман-бошняков является и происламской. Такова Партия демократического действия (SDA), основанная еще в Югославии покойным Алией Изетбеговичем, чей сын Бакир Изетбегович возглавляет ее и сейчас. До 2022 года SDA была правящей в бошняцком секторе БиГ с перерывом на президенство Хариса Силаджича, который, впрочем, тоже был ветераном SDA, но потом создал свою Партию за БиГ (SBiH). В 2022 году SDA потерпела поражение от коалиции левых, интернационалистически ориентированных партий, но фактически сохранила свою позицию ведующей бошняцкой партии и имеет неплохие шансы на реванш.
В западной же части Европы успешных мусульманских, а тем более происламских партий практически нет. Партии вроде бельгийского «Ислама», Союза французских мусульманских демократов, Исламской партии Британии, норвежской Современной партии, Финской исламской партии и т.п. обычно оказываются в электоральном вакууме. Исключения из этого правила случаются, но редко.
Например, голландская партия «Призыв» (NIDA), ориентированная на мусульманские диаспоры, на своем электоральном пике в 2018 году сумела получить 2,3% голосов на муниципальных выборах в Гааге и 5,4% голосов в Роттердаме, однако, потом пришла в упадок. Аналогичным можно считать пример немецко-турецких сторонников турецкой AKP из Альянса за инновации и справедливость (BIG). Будучи партией со строго либеральной программой, они ориентируются на консервативный турецкий электорат, что позволяет политическому мейнстриму страны представлять их «пятой колонной» Анкары в Германии. Огромным напряжением сил BIG иногда удается проводить своих кандидатов на местных выборах, как это было в 2021 году в земле Гессен. Но в общенациональном масштабе политическая эффективность не столь высока.
Между левыми и правыми
Слабость мусульманских партий в Западной Европе является и причиной, и следствием того, что успешные политики, позиционирующие себя как мусульмане, обычно реализуются в общенациональных политических партиях. И, как правило, это партии т.н. левого спектра, которые традиционно аккумулируют голоса различных меньшинств.
Наиболее известным примером такого рода является случай лондонского мэра Садика Хана, сделавшего карьеру в рядах Лейбористской партии. Садик Хан стал символом стратегии привлечения лейбористами мусульманского, главным образом индо-пакистанского электората, мобилизация которого позволила лично ему добиться основных своих успехов. Сперва это было избрание в британский парламент две каденции подряд (2005-2010 и 2010-2016), потом победа на выборах мэра британской столицы — в 2016, 2021 и недавно в 2024.
Для исламофобов «мусульманский мэр Лондона» стал воплощением их кошмаров об «исламизации Европы». Однако в такой же степени Садик Хан стал иллюстрацией проблемности мусульманско-леволиберального альянса. Ведь позиционируя себя как мусульманин, он открыто исповедует набор ценностей, мягко говоря, с трудом совместимых с исламским мировоззрением: поддержку т.н. ЛГБТ-сообщества, феминистских инициатив, легализацию легких наркотиков и т.д. Подобным же образом дело обстояло с другой, взошедшей уже после него в Великобритании политической звездой — теперь уже бывшим премьером Шотландии Хумзой Юсафом, сделавшим карьеру в левоцентристской Шотландской национальной партии (SNP). В случае с последним интересно еще и то, что SNP хоть и леволиберальная, но в то же время и шотландская националистическая партия, в то время как Хумза Юсаф совмещал призывы к независимости Шотландии с критикой «белого доминирования» в ней. Возможно, это оказалось слишком для многих его избирателей и в 2024 году он проиграл партийные выборы «классическому» шотландцу Джонну Рэмси Суинни, возглавившему Шотландию и пообещавшему добиться для нее независимости в обозримом будущем.
Еще один яркий пример одновременно успешности и проблемности «левой мусульманской политики» — Джем Оздемир. Немецкий турок с черкесскими корнями, в 2008 году он стал сопредседателем лево-либеральной партии «Зеленых». Оздемир был депутатом Бундестага, потом Европарламента, а сегодня является министром продовольствия и сельского хозяйства ФРГ. Однако хотя для многих иммигрантов в Германии он стал примером успеха, его нельзя назвать носителем ни исламских ценностей, ни турецкой идентичности. В частности, именно Оздемир активно лоббировал признание событий 1915 года и в целом является одним из наиболее жестких противников политики нынешней турецкой власти и вообще консервативных умонастроений среди немецких турок. Успех мусульманских иммигрантов на левом фланге европейской политики таким образом становится возможен в результате открытого отождествления с ценностями, которые многими последователями ислама рассматриваются как вызов своей идентичности.
По идее, альтернативой этому могло бы стать участие европейских мусульман в политике на правом, консервативном фланге. И такие случаи есть. Например, британская баронесса пакистанского происхождения Саида Варси в рядах Консервативной партии сперва добилась мандата в британском парламенте, а в 2010 году стала министром в правительстве Дэвида Кемерона. Однако случай Варси показывает проблемность участия мусульман уже в правой европейской политике. Ведь правому флангу на Западе, с одной стороны, больше свойственны консервативные семейные ценности, которые ближе к исламским, чем леволиберальные. Но в пакете с ними обычно идет не просто мигранто-, но и исламофобия, а также поддержка Израиля в его войне против Палестины. В итоге та же баронесса Варси в 2014 году покинула кабинет Кемерона из-за его поддержки Израиля и позже вступила в конфликт с партийным истеблишментом из-за распространения исламофобии в Консервативной партии.
Впрочем, пример Варси поучителен еще в одном смысле — относительности консерватизма современных европейских правых. Так, следуя за изменением курса современной Консервативной партии, она также выступила за признание однополых партнерств. На жестких, насколько это возможно в европейских реалиях, консервативных позициях в этих вопросах обычно остаются мусульмане из числа коренных европейцев — будь то новообращенные или потомственные. Примером первых является один из лидеров французского националистического движения «Равенство и примирение» Ален Сораль, являющийся диссидентом даже внутри ультраправого лагеря. В отличие от него хорватский политик Златко Хасанбегович, сочетающий мусульманскую идентичность с хорватским национализмом, вполне успешен — ранее он уже был министром, а сейчас является одним из лидеров популярного «Патриотического движения» (DP). Однако в этом случае надо иметь в виду, что Хасанбегович является примером тех потомственных мусульман Хорватии, которые не приняли бошняцкую идентичность, а сохранили хорватскую, несмотря на ее сжатие до границ христианского ядра этого народа.
На местном уровне
Наконец, отдельную группу примеров составляют политики локального масштаба.
Таков, например, прибывший в Германию в 2015 году сирийский беженец Риян Альшебль, в 2023 году победивший на выборах мэра города Остельсхейм в земле Баден-Вюртенберг. «Дитя Меркель», открывшей Германию для сирийских беженцев во время соответствующего гуманитарного кризиса, Альшебль получил голоса 55,4% своих новых земляков менее чем через десять лет после того, как прибыл в страну.
В мае 2024 году мэром города Солихалл в британском графстве Уэст-Мидлендс была избрана мусульманка в хиджабе Шахин Ашраф. В этом случае показательно то, что партийная принадлежность для нового мэра, похоже, неприниципиальна в отличие от поддержки местных избирателей. Начав свой путь в политике под эгидой партии Зеленых, впоследствии она примкнула к Консервативной партии.
Впрочем, надо заметить, что так называемые «мусульманские мэры», которыми любят запугивать свой электорат исламофобы, не всегда и не одновременно являются таковыми. Так, иногда сообщается аж о восьми «мусульманских мэрах» в Великобритании: в Лондоне, Бирмингеме, Лидсе, Блекберне, Шефильде, Оксфорде, Лютоне, Олдхаме и Рочделе. Однако, во-первых, таковыми они были в разное время, а не одновременно, во-вторых, как минимум в одном из случаев — мэр Шефильда Сионед Меир Ричардс выдается за мусульманку (видимо, из-за ее позитивного отношения к исламу), хотя на ее странице в X прямо говорится о том, что она англиканка. Поэтому далеко не всегда информацию о «мусульманстве» тех или иных европейских политиков нужно воспринимать за чистую монету.
Демократические закономерности
Если делать из всего вышеуказанного какие-то выводы, то они заключаются в том, что в демократической системе позиции партий или политиков, представляющих те или иные сообщества или идеологию, закономерно будут сильнее там, где их представителей больше количественно и качественно. Под качеством в данном случае имеется в виду «социальный капитал», который определяется исторической укорененностью, признанием обществом, успехами в тех сферах, которые определяют положение в нем, в частности, культуре, науке, бизнесе, государственном управлении и т.д.
Исходя из этих параметров, закономерно, что мусульмане как сообщество и как представители своей религии чувствуют себя увереннее в политике там, где они сильны демографически и укоренены исторически. В странах, где эти показатели у них отсутствуют, им приходится глубже встраиваться в немусульманские структуры и систему координат.
Впрочем, даже с учетом этого, возможностей для проявления и защиты своих интересов зачастую у них оказывается больше, чем в мусульманских странах, не имеющих политических свобод и конкурентных выборов.
